В первые десятилетия своего существования собор был невелик - никто не мог прогнозировать столь скорого роста города и его населения. Во времена Ланжерона в соборе появился достойный иконостас, изготовленный воронежским мастером Юхариным. Впрочем, сами иконы были написаны не в канонической, а в академической манере. И в этом нет ничего удивительного: все чины иконостаса писали художники-академики - Угрюмов и Иванов.

Проект колокольни и "теплой церкви" был готов уже во второй год губернаторства М.С.Воронцова, однако воплощение его в жизнь затянулось на 13 лет. В 1837 г. была возведена колокольня, главный колокол которой отлили на месте из 28-ми турецких пушек - трофее в компании 1828-1829 гг.

В том же 1837 г. Екатеринославская епархия разделилась на собственно Екатеринославскую и Херсонско-Таврическую. Одесса сделалась резиденцией херсонско-таврического епархиального архиерея, а Преображенский собор - кафедральным. Поэтому начинается его боль шая перестройка: старая его часть соединяется трапезной церковью с колокольней, заменяются купола, расширяются и подымаются боковые приделы, устраиваются ризница, библиотека, архив, полы устилаются мраморной плиткой, изготавливаются специальные люстры и т .д. В дальнейшем собор неоднократно реконструируется и перестраивается: последние масштабные работы относятся к 1900-1903 гг.

С младенчества города Спасо-Преображенский собор и Соборная площадь (Соборка) - место, тесно связанное со всеми сколь-нибудь значимыми событиями его общественной и духовной жизни - здесь начинались все праздники - как церковные, так и светские, сюда горожане приход или и в самые тяжелые для Одессы годины, скажем, во время бомбардировки города союзным флотом в 1854 г.

Особое место собора в духовной жизни Одессы и края определилось тем, что здесь хранились высокочтимые народные реликвии: Касперовская чудотворная икона, старинный образ Николая Мирликийского, "Троица" известного живописца Поля Леруа, копии древних корсунс ких икон, медный крест, отлитый из монет, пожертвованных рядовыми Крымской войны, трофейное турецкое знамя, пожалованное императором...

В кафедральном соборе нашли свое вечное успокоение херсонские архиепископы Иннокентий, Иоанникий, Димитрий, Никанор, генерал-губернатор Новороссийского края и полномочный наместник Бессарабской области светлейший князь М.С.Воронцов и его супруга Елизавет а Ксаверьевна.

Мы написали "вечное упокоение", однако погрешили против истины. В 1936 г. собор был взорван, а церковные иерархи и Воронцовы перезахоронены. старожилы еще помнят "Сталинский мемориал", бетонный броней перекрывший всю западную часть площади собора. Казалос ь, фундаменты и подвальные этажи храма надежно упрятаны от одесситов и никогда не расскажут о своей трагедии.

Но вот поставлен на священном месте памятный знак, заговорили о возможности воссоздания этого важнейшего памятника духовной культуры. Нашлись энтузиасты, организовавшие Фонд воссоздания Одесского Спасо-Преображенского кафедрального собора.

Отрадно, что эта акция нашла понимание в мэрии. Оказывая моральную поддержку инициаторам, Горсовет согласовал и одобрил документ о порядке проведения специальных исследований и проектно-изыскательских работ по возрождению собора. Деятельностью Фонда руков одит его президент, Сергей Михайлович Василевский.

На первом этапе исследований вскрываются фундаменты основных элементов храма - колокольни, трапезной церкви, боковых приделов и т.д. Подключившийся к работе Институт инженерных изысканий должен констатировать состояние фундамента, так сказать, его пригодн ость ко вторичному использованию. К делу привлечено и одно из подразделений Укрпроектреставрации, в том числе - архитекторы Сергей Юрченко и Сергей Халепа.

Земляные работы развернулись в апреле. "На лопате" - как обычно, добровольцы, что уже стало доброй традицией со времен раскопок первого дома Одессы (князя Волконского) близ Оперного театра. Настоящий пример подвижничества являют профессиональные строители отец и сын Бабенко - Александр Андреевич и Александр Александрович, неустанно перекидывающие землю большую часть дня. предварительные итоги. Очерчен контур фундамента звонницы - состояние, по свидетельству инженеров-геологов, хорошее. Частично вскрыт южный борт трапезной церкви, подвальные помещения в районе ее сочленения с основным зданием, зачищен подвал, где располага лась калориферная система, заложены шурфы близ северного придела. В перспективе - траншеи будут обходить главное здание с севера, чтобы выявить состояние фундаментов.

Проявляющие, как обычно, немалый интерес к подобным изысканиям могут видеть импровизированную экспозицию, так сказать, вещественных находок, добытых старателями. Это и художественное литье и ковка (элементы старинной ограды и т.п.), и превосходная мраморн ая плитка и изразцы, устилавшие полы, фрагменты лепнины, порой - с остатками позолоты, и 15 типов клейменных кирпичей, в том числе - зарубежных предприятий, и фрагментированная церковная утварь. Недавно в районе северного придела обнаружен оклад иконы Николая Мирликийского. Это символично, ибо, как мы видели, изначально собор строился как Николаевский. А святитель Николай - небесный покровитель Одессы!

Все это, конечно, грет душу и внушает надежду. Однако, как понимает читатель, даже самые горячие благородные порывы недостаточны, когда не подкреплены солидной материальной базой. Разумеется, поддержанный городскими властями, Фонд создания собора прилагае т все усилия для того, чтобы необходимые средства изыскать.

На даче французского негоцианта Жана Рено А.С.Пушкин встречался с той, чьим профилем усеяны были листы его рукописей, и отзвуком давних видений остались строки:

Приют любви, он вечно полон
Прохлады сумрачной и влажной.
Там никогда стесненных волн
Не умолкает гул протяжный.

Еще в 1910-х годах на Французском бульваре, там, где за старой аркой теперь канатная дорога, была дача барона М.А.Рено - потомка пушкинского современника, и молва связывала ее с памятью о поэте. "Ворота в мавританском стиле, - писал живший в юности на соседней Пироговской В.Катаев, - через эти ворота, существовала легенда, выходил к морю молодой изгнанник Пушкин". Но легенды, противостоя времени, часто пасуют перед фактами, и получилось так, как объясняют дорогу в Одессе: "Видите дом? Так это не там..."

Как выяснил авторитетнейший наш краевед В.А.Чарнецкий, при Пушкине дача Рено располагалась примерно там, где потом была дача городского головы Г.Г.Маразли, а ныне - санаторий имени Чкалова. Здесь слушал Пушкин "гул протяжный" волн, стесненных выраставшими из моря скалами, коих много было тогда на живописном побережье, позже изменившемся до неузнаваемости.

А от дачи Маразли осталась прекрасная даже в заброшенности оранжерея, парк и устроенный архитектором Ю.Дмитренко великолепный парадный въезд, против которого бульвар плавно поворачивает к морю.

Многое здесь еще дышит стариной: резная дверь дома 5, увенчанная монограммой "НМ" - Николай Михайлов, решетки изящного кружевного литья, кирпичи ограды винзавода с клеймом "Черепично-кирпичный завод Шполянского"... И даже поворот бульвара против дачи Маразли имеет свою историю.

Нам уже трудно представить, каким был прежде Французский бульвар, или, как его называли до 1902 года, Мало-Фонтанская дорога. Она виляла из стороны в сторону, сужалась, расширялась, вдоль многих дач вместо оград тянулись унылые земляные валы, кое-как обсаженные акациями, тротуаров и в помине не было, а мощение из местного, легко перемалываемого колесами, камня кончалось за нынешним санаторием "Аркадия"... И, может быть, долго еще пребывала бы она в сем непрезентабельном качестве, не появись в Одессе в 1894 году Василий Иванович Зуев.

Вступив в должность городского инженера, он загорелся идеей реконструкции Мало-Фонтанской дороги и реализовал ее, что стало воистину сродни чуду: заурядная загородная дорога превратилась в фешенебельный бульвар, живописный во все времена года. По проекту Зуева устроили широкие тротуары, обсаженные, как рекомендовало Общество садоводства, кленами, первую в стране мостовую, крытую гудроном, позже замененным отменно уложенной брусчаткой, полотно под электрический трамвай, который собирались пустить вместо конки...

Сегодня достоин внимания факт, что хозяева дач Малого Фонтана на десять лет предоставили городу беспроцентную ссуду для финансирования работ и выкупа полосок земли, которые понадобились отрезать от частных владений при расширении и спрямлении дороги. Более того, кое-кто отдал землю даром: владелец известных бань С.Исакович и другие. Но несколько человек наотрез отказались продать эти злополучные полоски земли и их пришлось отчуждать по высочайшему указу императора. Среди отказавшихся, как оно ни странно, был Г.Г.Маразли. Видимо, он не смог "резать по живому" свой прекрасный, украшенный мраморными скульптурами, "улыбающийся", по словам художника П.Нилуса, парк. Город уважил человека, который сотни тысяч рублей жертвовал на благотворительные нужды, и землю у Маразли не отчуждали. Но, как с сожалением отметил В.И.Зуев, "Мало-Фонтанская дорога получила поворот против его дачи и тем самым лишилась прямолинейности и перспективного вида на море".

Рядом с бывшей дачей Маразли издавна находится экзотическая достопримечательность Французского бульвара, "зеленая лаборатория" университета - Ботанический сад. А другая его часть, именуемая "новой территорией", расположена неподалеку, на реквизированной тогда, когда бульвар нарекли Пролетарским, даче А.Мартыновой, последней владелицы огромного "дома Папудова" на Соборной площади, в котором жил В.И.Зуев. Но патриархом "ботанической династии" на Французском бульваре был ботанический сад, основанный в 1820 году садовником Десметом в таком совершенстве, что саженцы отсюда посылали в европейские города. В то же время это был, по сути, первый "парк культуры и отдыха", поскольку здесь устраивали гуляния, балы, скачки, заезжие фокусники показывали "разные штуки посредством проворства и ловкости рук", странствующие фейерверкмейстеры демонстрировали свое огненное искусство и еще в начале 1830-х годов на потеху да изумление одесситов тут запускали "аэростатический воздушный шар"... Впоследствии сад захирел, его начали застраивать и перед войной здесь появились дома 12 и 12-а. А о прошлом напоминала лишь Ботаническая улица, позже переименованная в проспект Гагарина и прикасающаяся к Французскому бульвару там, где алебастровые львы сидят на вахте у ворот киностудии.

Когда-то О.Бендер вмиг пристроил здесь сценарий "Шея", но это было давно и в книге, а Б.Окуджаву долго мытарили в 1967-м, заставляя переделывать его сценарий о Пушкине, который так и не поставили. Тут становился на тропу славы А.Довженко, сотворяли чудеса перед камерой А.Бучма, В.Шукшин и застоявшийся воздух эпохи взрывался голосом В.Высоцкого. История киностудии - это страница истории Одессы, и очень не хочется, чтобы она оказалась перевернутой...

Против киностудии - дом 16, чья этажность волею случая совпала с номером. А старинных особняков с романтичными башнями, арками и стрельчатыми окнами осталось тут уже не так много. Все больше - довоенные и нынешние строения: Дом консервщиков, санаторий "Россия", университетский корпус, пансионат "Стройгидравлики", Институт имени В.П.Филатова...

Похоже, уже не осталось старожилов, помнивших, что было на этом месте когда-то поле "Спортинг-клуба", где взошла звезда спортивного счастья непревзойденного футболиста Г.Богемского, "стелящегося форварда", как называл его Ю.Олеша, который и сам играл здесь за свою родную Ришельевскую гимназию. В 1939 году тут построили институт глазных болезней тогда еще не имени, а руководимый В.П.Филатовым, слава которого, без преувеличения, была легендарной. Одно дело - развеявшийся казенный фимиам или отзвучавшие отредактированные дифирамбы, но, когда человек попадает в фольклорную песню - "и если вам у драке вынут глаз, так глаз обратно вставит вам Филатов", - это, как говорят в Одессе, таки да надолго.

Не забыто и то, как в годы, когда свирепствовал воинствующий атеизм, своенравный академик опекал церковь Адриана и Натальи на Французском бульваре, которую многие до сих пор называют "филатовской". И символично, что была она когда-то при училище слепых...

Институт имени В.П.Филатова, Ботанический сад, киностудия, многочисленные здравницы - это не только достопримечательности Французского бульвара, но и то, что, в частности, возводит Одессу в ранг незаурядных, если не сказать исключительных, городов. Это подчеркивает и завод шампанских вин, потому как городов, где производят шампанское, немного, а хорошее - еще меньше. История завода таит первооснову ряда юбилеев: в 1896 году было создано Южнорусское общество виноделия, позднее строили корпуса, о чем свидетельствует 1898 год на воротах завода, а 1 октября 1899-го выпустили первую из тех бутылок искрометного напитка, что посланцами Французского бульвара расходятся ныне во многие страны.

Надобно вспомнить еще одного посланца Французского бульвара - мраморного Лаокоона, которого мы привыкли лицезреть против Археологического музея. Впрочем, не посланец он, а, скорее, изгнанник, потому что умыкнули этого троянского героя вкупе с сыновьями из парка Маразли в то злосчастное время, когда грабили дома и дачи, взрывали храмы, насиловали души...

С тех пор уже многое изменилось, и бульвару вернули исконное название, но Лаокоону некуда и не к кому возвращаться. Беречь его нам, как сохранять и неповторимый облик Французского бульвара, памятуя предостережение В.И.Зуева о том, что "было бы непростительной ошибкой превратить этот район в городские улицы с плотным застроением".

Так вот, в этом году посидеть на том стуле у вас есть особый интерес — ему исполняется ровно 75 лет, и можете не пересчитывать, вас не обманут. Вернее, юбилей не стула и даже не мастера Гамбса, который придал ему такое изящество линий. 75 лет всему гарнитуру, т.е. 12 стульям. Потому что 75 лет назад роман «12 стульев» начал печататься в журнале «30 дней». И если уж быть до конца последовательным, то история эта имеет далеко не косвенное отношение к городу, тоже не последнему под этим южным солнцем, короче, к Одессе. То, что самый веселый из великих романов написали двое одесситов, знает любой ребенок, а вот то, что писался он весело и даже с приключениями, — об этом можно догадываться, а подробности, как всегда, в журнале «Пассаж». Как полагает М. Жванецкий: надо как угодно изловчиться, но родиться в Одессе, а дальнейшее образование следует ехать получать в Москву.

Ильф и Петров

Илья Ильф и Евгений Петров изловчились и первую часть схемы выполнили филигранно. Тут, конечно, надо уточнить, что Одесса дала им совсем другие имена: Ильф был Ильей Файнзильбергом, и Петров, не сомневайтесь, тоже был не Петровым. Его подлинная фамилия в рассказе о юбилее романа еще сыграет существенную роль, поэтому не будем торопиться. Как все разумно предопределила Судьба, вернее, хитроумно запутала, можно видеть на примере Ильфа и Петрова. Дружно родились в Одессе, а для того, чтобы познакомиться, отправились в Москву. Так изловчиться надо еще постараться, но они уж постарались. Причем случилось знакомство в довольно экзотическом месте. В те 20-е годы в Москве имелся Дворец Труда (см. главу ХХІV «12 стульев»). Понятное дело, тот дворец был не Версаль, в него втиснулись редакции всевозможных советских газет и журналов, и здесь же, растолкав коллег, размещалась железнодорожная газета «Гудок» (вспомним «Станок» из романа). Особый для нас интерес представляет одна редакционная комната с загадочным названием «Четвертая полоса». О том, что там творилось, ходили самые противоречивые слухи. Например, одна курьерша всех уверяла, что там «шесть здоровых мужиков ничего не делают, только пишут». Шесть здоровых мужиков там работали с письмами слегка матерящихся трудящихся, превращая их в злободневные фельетоны с хулиганскими заголовками.

То, что не поддавалось никакому облагораживанию, тут же попадало в тут же висящую стенгазету «Сопли и вопли». В эту комнату заходить боялся даже сам главный редактор. Попасть на острый язык Ильфу, Петрову или Олеше, а именно их считала бдительная курьерша главными «бездельниками», никому не хотелось. Например, зачастил в «Четвертую полосу» молодой громоподобный поэт «с бараньей прической и нескромным взглядом». Имя у него было древнегреческое Никифор, а невежество — даже не древнее, а дремучее наше. Но стихов за сутки он рождал море, и это море безжалостно выплескивал на головы ни в чем не повинных литсотрудников заветной комнаты. Те вначале хихикали. — Смейтесь, смейтесь! — запальчиво восклицал вдохновенный халтурщик. — Посмотрим, что вы запоете, когда я кончу свою новую поэму. Я пишу ее дактилем! — Послушайте, друг мой, — пытался усмирить страсти Ильф, — хочу вас предостеречь: вы можете опростоволоситься в литературном обществе. — А что такое?! — пугался Никифор. — Вы говорите «дактиль», а это устаревший термин. Теперь он называется «птеродактиль». — Никифор, не слушайте вы Илью, — вступал в разговор местный художник Константин Наумович, до ужаса сердобольный человек. — Ильф вас разыгрывает. Птеродактиль — это допотопный ящер. — Я вижу, что мне морочат голову! — Константин Наумович тоже вас запутывает, — из своего угла встревал в разговор Олеша. — Он говорит «ящер» — а это болезнь крупного рогатого скота. Надо говорить «допотопный ящур». — Да я это и сам знаю! И спешил оповестить весь мир, что он пишет поэму ящуром. Этот малый перестал ходить в знаменитую комнату только после того, как узнал себя в авторе «Гаврилиады» Никифоре Ляписе-Трубецком из романа «12 стульев».

Встречи там бывали разные. В комнату «великой когорты» заглядывали Бабель, Паустовский. Частым гостем там бывал Михаил Булгаков, тоже подрабатывавший в «Гудке» писанием фельетонов, которые подписывал невыразительно «Г.П. Ухов». Но эта «невыразительность» восхищала обитателей «Четвертой полосы». Отважиться на такое в то время! Но, пожалуй, чаще других здесь бывал еще один одессит, рассказ о котором до поры мы приберегли. Это был Валентин Катаев. Здесь трудился его родной брат Женя, не пожелавший купаться в лучах славы своего родственника, уже ставшего довольно известным писателем. Так вот, Женя Катаев взял себе псевдоним «Евгений Петров». О том, как рождался роман «12 стульев», Валентин Петрович Катаев сам поведал честно, без прикрас. Поэтому маленькие пикантные подробности этой «сделки» никак не могут ни на кого бросить тень.

Все началось с того, что В. Катаев однажды узнал, что Дюма-отец был не только отцом, но и форменным рабовладельцем. Да, он держал группу «литературных рабов», которые разрабатывали придуманные Дюма идеи. Правда, перед тем, как стать шедеврами, те коллективно написанные рукописи правила рука мастера, т.е. Дюма. И вот Катаев польстился на лавры Дюма. Сюжет у него был. Правда, сюжет не ахти какой, сильно смахивающий на «Шесть Наполеонов» Конан Дойля. Только бриллианты хотелось спрятать не в гипсовую башку истукана, а во что-то более житейское, например, в стулья. В качестве «литературных рабов» одесский Дюма выбрал своего брата и его коллегу Илюшу Ильфа. Змеем-искусителем он был отменным: — Есть отличная тема — стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны ценности. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?! Каждый из вас разрабатывает сюжет самостоятельно, а я все собираю воедино. Кстати, гонорар делим на троих поровну.

Соблазн был велик — увидеть свое имя не под каким-то фельетоном, а на обложке книги. Плюс гонорар, тоже не фунт изюма! И грехопадение свершилось. Бросив через плечо: «Командовать парадом буду я!» — змей-искуситель отправился на Зеленый Мыс под Батумом сочинять водевиль для Художественного театра. Но как писать? Как сюжеты двух авторов сделать одной цветастой нервущейся нитью? Опыта не было никакого. — А может быть, будем писать вместе? — робко предложил Ильф.

— Как же вместе? По главам, что ли?
— Зачем. Одновременно каждую строчку вместе.

И начался каторжный труд, до которого не додумались еще ни на одной каторге мира. Имя ему — соавторство. Обсуждение каждой строчки — это сколько же надо сил, не говоря о времени! Уже одну первую строчку новые соавторы обсуждали час. Пока Ильф не взмолился:
— Да пусть будет просто и старомодно — «В уездном городе N».

Во Дворце Труда заканчивался рабочий день. Служащие мчались в маленькую столовку на Варварской площади за фальшивым зайцем и пивом «только для членов профсоюза». А в комнате «Четвертой полосы» до трех-четырех часов ночи не гас свет. Там бодрствовали, а, по сути, жили трое: Илья Ильф, Евгений Петров и Остап Бендер.

Самое забавное, что в начале главным героем романа должен был стать бывший предводитель дворянства Киса Воробьянинов. Авантюристу Остапу Бендеру отводилась маленькая эпизодическая роль. Но командовать парадом он любил и умел. Он так настоятельно проникал в каждую главу романа, что авторам пришлось смириться с его присутствием и главенством.

Еще в Одессе, где Ильф любил бывать на всяких поэтических вечерах, он познакомился с одесским поэтом-футуристом Натаном Шором, творившим под псевдонимом Анатолий Фиолетов. Тот был талантлив, но его ждала печальная судьба. В обостренно-бандитские годы Одессы как-то ночью он получил пулю, произошла трагическая ошибка: одного из бандитов ввела в заблуждение фамилия Натана. Такую же фамилию носил его брат Остап Шор, сотрудник уголовного розыска, сильно насоливший Мишке Япончику.
По словам В. Катаева, соавторы «12 стульев» полностью сохранили черты Остапа Шора: его атлетическое сложение, тонкую иронию и приличную эрудицию, почерпнутую в гимназии Илиади, присвоив все это своему Остапу Бендеру. Поэтому он и получился таким живым, этот изящный авантюрист. Конечно, это вызвало негодование принципиальной советской критики — как мог авантюрист быть любимым народным героем всего СССР?! Знала бы критика, что прототип того, на кого они нападали, был советским Пинкертоном, достойным подражания.

Когда через полгода Валентин Катаев вернулся с Зеленого Мыса в холодную, осеннюю Москву, его встретили «рабы», опасливо прижимая к груди толстенную папку. Дюма был несказанно доволен: он не ошибся, создавая трест, который, по-видимому, выполнил его указания. Но когда Катаев начал читать рукопись, то понял, что вышло все наоборот, — трест лопнул, и лишним в нем оказался именно Дюма.

— Вот что, братцы, отныне вы оба — единственные авторы будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал.
— А рука мастера?! — простонали мученики идеи.
— Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой.
Соавторы так переглянулись, что Катаев с огорчением понял: именно этого они от него и ожидали.
— Но не радуйтесь. Сюжет все же мой, так что вам придется заплатить.
— Чего же вы от нас потребуете? — осторожно спросил Ильф.
— Я требую двух вещей. Во-первых, вы обязуетесь посвятить роман мне…
— Ну, это — пожалуйста!..
— Молодые люди, вы рано ликуете, потому что второе мое требование обойдется вам не так дешево. При получении первого гонорара за книгу вы обязуетесь купить и преподнести мне золотой портсигар. Говорят, Дюма любил именно золотые портсигары.

Соавторы вздрогнули. Однако, что могли они поделать, — Дюма-отец действительно имел право быть привередливым. Но история с золотым портсигаром, как узел на петле, только начала завязываться.
Итак, роман вышел, народ его полюбил, соавторы приоделись и перестали напоминать Кису и Осю на Военно-грузинской дороге, однако второе требование мэтра все никак не воплощалось в жизнь. Тот занервничал. Особенно, заметив, что соавторы стали избегать с ним встреч.
И все же однажды в его квартире раздался звонок в дверь. На пороге стояли они.
— Старик Саббакин, мы хотим выполнить свои обязательства.
Старик Саббакин (так подписывал свои юмористические рассказы В. Катаев) подобрел душой и втащил их в комнату:
— Давайте, валяйте!
И они протянули Катаеву небольшой, но тяжелый пакетик, перевязанный розовой лентой. Старик Саббакин, снова почувствовав себя Дюма, развернул папиросную бумагу и вдруг побледнел. Нет, все было правильно: и портсигар, и его золотой блеск, и бирюзовая кнопочка на замке. Но размер! Это был не мужской, а женский портсигар — в два раза меньше.
— Мы ведь не договаривались о том, какой должен быть портсигар — мужской или дамский, — невозмутимо прокомментировал брат Петров.
— А как же Дюма-отец?! — с трудом выдохнул неудавшийся рабовладелец. — Он любил мужские портсигары.
— Он любил не только портсигары, но и женщин, — подвел черту эрудированный Ильф. — Подаришь свой какой-нибудь советской мамзели.
— Лопай, что дают! — завершил дискуссию неблагодарный брат Петров. — Мы целые полгода искали самый маленький портсигар — цени. А вообще, пошли в «Метрополь», обмоем золотое яичко, которое сегодня тебе снесла курочка.
Справедливости ради надо сказать, что счет за обмывание портсигара, а попутно и успехи романа «12 стульев», с лихвой компенсировал разницу в стоимости мужской и дамской версий подарка. Кажется, больше других веселился сам «потерпевший»:
— А вы хитрецы! Вы не только увели у меня мировой сюжет и надули с подарком, но еще и воспользовались моим монументальным образом, выведя меня в своем романе под видом инженера Брунса на Зеленом Мысу.
Вот и подумалось: а ведь не менее колоритные новые герои живут и теперь рядом с нами, и сами просятся на страницы какой-нибудь новой веселой уже не советской, а постперестроечной эпопеи. Главное, чтобы нашлись очередные изобретательные соавторы, желательно с одесским талантом, замешанном на южном нахальстве. Задумайтесь над этим, может быть, это ваш шанс.

По словам Евгения Петрова, для Остапа Бендера поначалу была заготовлена лишь фраза про ключ от квартиры, услышанная авторами "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" от знакомого бильярдиста. Но по мере работы над романом "великий комбинатор" приобретал черты друзей, знакомых и земляков И.Ильфа и Е.Петрова. Так, фамилию Бендер с детства знал Ильф, поскольку рядом с его домом на Малой Арнаутской, 9 была мясная лавка однофамильца Остапа, а частые обращения к классическим ариям он "перенял" у музыкально одаренного Петрова. Забавная подробность биографии - "мой папа был турецко-подданный" - восходит к тестю поэта Э.Багрицкого римско-католического вероисповедания, турецко-подданному" Густаву Суоку, а воспоминание об учебе в гимназии Илиади - к писателю Л.Славину, окончившему это достопочтенное заведение. Оборотистость Остапа - от бойкого молодого человека Д.П.Ширмахера, который пописывал стихи под псевдонимом Дмитрий Агатов, но известен более тем, что в 1920 году нахрапом заполучил для литкружка "Коллектив поэтов" роскошное помещение на улице Петра Великого, 33. Авантюризмом же и жесткостью натуры Бендер "обязан" приятелю юности Ильфа Сеньке Товбину, от взгляда которого, по признанию самого Ильфа, "холодеет спина". Очутившись в Париже, Товбин оказался замешанным в столь крупной афере с ценными бумагами, что она попала в тамошние газеты, а Ильфу могла стать известной от брата художника Сандро Фазини, жительствовавшего в Париже и потом бесследно пропавшего в годы войны...

При таком изобилии лиц, от которых Остап что-либо "унаследовал", однозначно говорить о его прототипе трудно. И в то же время приятельница Ильфа Варвара Васильевна Окс вспоминала, как однажды он встретил ее словами: "Вава, жаль, что вы не пришли раньше, только что ушел Остап Бендер!". Она не спросила тогда, кто это приходил, но в окружении Ильфа и Петрова был лишь один человек, который, пусть в первом приближении, мог претендовать на экстраординарную роль прототипа Бендера.

Это - Осип Беньяминович, в миру Остап Васильевич Шор, брат одесского поэта А.Фиолетова, завсегдатай "Коллектива поэтов", приятель Багрицкого, выпускник гимназии Раппопорта, студент университета, милиционер в 1917 году, боец красного партизанского отряда в 1919-м, профессиональный рыбак, снова студент, поклонник Бахуса, на вопрос, что он пьет, водку или вино, неизменно отвечавший: "И пиво!"...

Он переехал в Москву, ночевал на бульварах, к осени поселился у Ю.Олеши, где-то служил, а когда его узнали в Остапе Бендере, деланно дулся на Ильфа и Петрова, но связи не терял и, похоже, втайне гордился таким поворотом судьбы

К. Паустовский в повести "Время больших ожиданий" отметил: "После закрытия "Моряка" я начал работать в газете "Станок". А находилась она в доме рядом с оперным театром, в котором более полувека помещался ЗАГС...". А где размещалась типография этого неоднократно упоминавшегося в произведениях художественной литературы издания?..

Февраль, 1920 год. После окончательного установления в Одессе Советской власти в распоряжении губсовнархоза оказалось много типографий и литографий. Однако в условиях тяжелого экономического положения, в котором находилась в то время молодая республика, большую часть предприятий полиграфического производства пришлось закрыть. Всю работу было решено сконцентрировать в десяти советских типографиях, национализированных по постановлению президиума Одесского губсовнархоза и коллегии бумажно-полиграфического отдела 21 августа 1920 года. В их числе оказалась и типография южнорусского общества печатного дела, с мая 1919 года начавшая новую жизнь под названием 7-й советской типографии.

Из всех заведений печати, существовавших в Одессе незадолго перед Великой Октябрьской социалистической революцией, самой старой считалась типография южнорусского общества печатного дела, до 1896 года известная по имени своего основателя П.Ф. Францова. Открытая в 1848 году опытным печатником, она вскоре становится одной из лучших в городе. С именем молодого Францова, присланного из Петербурга и назначенного тогдашним генерал-губернатором М.С. Воронцовым на должность первого заведующего городской типографией, был связан выпуск первого номера газеты "Одесский вестник".

Около двух с половиной десятилетий типолитографское производство Францова размещалось в разных арендуемых им помещениях на Екатерининской улице пока с середины 70-х годов не обосновалась в дворовом трехэтажном флигеле его собственного дома на улице Итальянской, 20 (ныне – Пушкинская, 18). Типография располагала большим набором шрифтов, изготовлявшихся в собственном словолитном цехе, а также некогда выписанных "от Плюшара" – известного петербургского издателя и типографа середины XIX века. Печатная продукция типографии включала в себя разного рода отчеты, каталоги, а также большое количество книг и брошюр на многих европейских языках. Особое место занимали труды одесских историков, такие, как "Биография Одесской железной дороги" (1865) и "Материалы для истории общественного образования в Одессе" А. Скальковского (1867), "Судьбы местности, занимаемой Одессой" Ф. Бруна (1865) и "Одесская старина" Н. Мазуркевича (1869). В разное время выпускались в ней "Новороссийский литературный сборник" и "Одесский альманах с карикатурами"; с 1870 года печатался известный даже за пределами южной Украины "Новороссийский календарь".

Вернемся, однако, в послевоенный 1920 год. В течение четырнадцати месяцев после национализации предприятия полиграфической промышленности могли сравнительно бесперебойно выпускать свою продукцию. Но уже с октября 1921 года полиграфотдел вынужден был сосредоточить все производства в четырех типографиях. Это было вызвано не только истощением запаса бумаги в Одесской губернии, но и предписанием Совета Труда и Обороны и значительном сокращении числа предприятий, состоявших на государственном снабжении, из-за углубившегося к тому времени продовольственного, топливного и энергетического кризиса.

Среди оставшихся была 7-я советская типография, которая стала теперь именоваться 2-й гостипографией. 29 ноября 1921 года газета Одесского горсовета и губпрофсовета "Станок" поместила о ней краткое сообщение, в котором, в частности, говорилось: "Стоявшая около 4-х лет наборная машина "Типограф" пущена в ход. В печатном отделении при 10-ти машинах и 2-х американках работа идет интенсивно. Буквоотливная машина "Монотип" работает нормально. При типографии имеется собственная электрическая станция".

Только условия труда по-прежнему оставались тяжелыми – все те же темные помещения, которые в санитарном отношении оставляли желать многого. И в феврале 1922 года типография была закрыта, но лишь с тем, чтобы ровно через год возродиться как 2-я гостипография имени Ленина. Журнал "Одесский печатник" № 1 за 1923 год сообщал: "Из захудалой, грязной, без окон типографии создана уютная, чистая и теплая типолитецинкография. Море света и воздуха, кругом чистота. Тяжело было в свое время уходить, но зато отрадно было вернуться..."

Как и прежде, типография продолжала служить делу революции. Газеты "Красная деревня" и "Красная Оборона", "Моряк" и "Советская власть", "Станок" и "Красноармеец", журнал "Коммунист" и журнал красной сатиры "Облава" – таков далеко не полный перечень первых советских периодических изданий этого предприятия.

Деятельность типографии имени Ленина прервала Великая Отечественная война. Но незадолго перед отходом наших войск из Одессы в ней была отпечатана ставшая теперь библиографической редкостью книга В. Маяковского "Стихи и поэмы", выпущенная Издательством детской литературы ЦК ЛКСМ Украины. Весь тираж – пятнадцать тысяч экземпляров, не успевший поступить в продажу, был надежно спрятан работниками типографии. Так и не обнаруженные оккупантами, сочинения Маяковского встретились с советским читателем уже после освобождения Одессы...

Что же до газеты "Станок", то ее потом переименовали в "Рычаг", а в начале 1922 года закрыли из-за нехватки бумаги.

В 1928 году появился роман "Двенадцать стульев", в котором Илья Ильф и Евгений Петров назвали "Станком" московскую газету, в редакцию которой попал один из разыскиваемых Бендером стульев: "Скажите, товарищ... где здесь находится редакция газеты "Станок"?..

Прообразом Бени Крика, главного персонажа "Одесских рассказов" Исаака Бабеля и других книг об Одессе конца 10-х - начала 20-х годов, был знаменитый предводитель налетчиков и контрабандистов Мишка Япончик - герой нескольких десятков романов и кинофильмов, песен одесского фольклора и даже трех оперетт! В миру же он носил простое одесское имя и фамилию - Михаил Винницкий, а кличку Япончик получил за черные волосы, скуластое лицо и раскосые глаза.

Сын биндюжника

Родился будущий главарь одесских бандитов и командир Красной Армии Михаил Винницкий (по метрике Мойше-Яков, по документам Мойсей Вольфович) 30 октября 1891 года в Одессе, в доме 11 по Запорожской улице. Его отец, Меер-Вольф, был владельцем извозопромышленного заведения на Госпитальной улице и слыл в городе биндюжником с очень крутым нравом. "Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях, и ничего больше". Михаил был вторым ребенком в семье. Помимо него в семье росли старшая сестра Дебора, большую часть жизни страдавшая базедовой болезнью, и братья Абрам - "еврей, который сел на лошадь и взял шашку, уже не еврей" - и Исаак. Известно, что Исаак Винницкий жил в родной Одессе до 1973 года, а после перебрался со своей семьей в Соединенные Штаты, где поселился на Брайтон-бич, на Шестой улице. Дебора умерла после войны. О ее жизни известно очень мало. Можно отметить только интересный факт: в 1961 году по нашумевшему "делу о валютчиках" одним из организаторов проходил некий Шая Шакирман, сын Деборы и племянник Михаила Винницкого, впоследствии приговоренный к расстрелу. Михаил окончил несколько начальных классов при синагоге. Но отцу не нравилось, что сын бездельничает. Учеба и дело - "две большие разницы" на Молдаванке, из-за этого в семье часто происходили ссоры. Мать мечтала связать судьбу сына с синагогой. Отец настаивал на семейном извозопромышленном деле. Но семейное дело парню казалось скучным, а поэтому противным. Он видел, как живет настоящая Одесса, ему хотелось туда - к изысканным дамам и галантным мужчинам. К ажурным фонарям, фонтанам и опере. Миша рано понял: пропуск в тот мир ему дадут только деньги и власть. И для себя решил, что обязательно станет королем этого города.

Молдаванка

Семья Меера-Вольфа жила в самом сердце Молдаванки. Когда-то Одесса, будучи свободным городом, порто-франко (1818-1858 годы), обозначила свои границы громадным рвом. Молдаванка оказалась ближайшим пригородом, именно сюда стекался весь контрабандный товар. Это было весьма доходным промыслом многих молдаванских семей и кланов. Чужакам путь в "дело" был заказан. Со временем Молдаванка на почве почти поголовного занятия контрабандой создала свой особый вид налетчика, действовавшего в деловом сговоре с лавочниками, барышниками, владельцами извозов и постоялых дворов. Налет, ограбление, купля и продажа товара возводились в высокую степень ремесла. Многие везунчики впоследствии открывали собственное дело - лавку, извозное хозяйство или увеселительное заведение. Молдаванские ребятишки сызмальства играли на пустырях в лихих налетчиков и контрабандистов. Им грезились в снах эти смелые люди, сумевшие вырваться из нищеты и "воспарить над ней". Япончик особенно внимательно фиксировал все нюансы деятельности контрабандистов и налетчиков, барышников и лавочников, а также городских властей. У него рождались собственные взгляды и мысли по поводу ведения "дел". И он решил рискнуть...

Первый арест

23 августа 1907 года пятнадцатилетний Миша Винницкий принял участие в налете на мучную лавку некого Ланцберга, которая находилась на Балтской дороге. Ему удалось скрыться. Второй налет на квартиру Ландера был совершен 28 октября. Мишку арестовали случайно, во время облавы, 6 декабря того же года в доме терпимости на Болгарской улице. Приговор Одесского военно-окружного суда - двенадцать лет. Находясь в тюрьме, Винницкий использовал одно из своих главных природных дарований - изворотливость. Нашел деревенского юношу, сверстника, получившего небольшой срок, взял под свое покровительство. И настолько его обаял, что тот согласился поменяться не только фамилиями, но и... сроками. Так через несколько лет Винницкий оказался на свободе. Вскоре афера была раскрыта. Но уголовная полиция, не желая себя скомпрометировать перед высшим начальством, решила умолчать об этом инциденте. И чтобы замести следы - виданное ли дело, фото одного человека, а отбывает срок другой, - изъяла его фотографию из уголовного дела. В будущем это не раз поможет Япончику и осложнит работу историков и литературоведов. Винницкому было 24 года, когда он осознал, что наступило время для покорения преступного мира большого города. В один осенний день Мишка постучался в дом одноглазого рыжебородого Мейера Герша, предводителя воровской Молдаванки. И тот, посоветовавшись на "правлении" с себе подобными, дал добро на вхождение Винницкого в "дело". Мишка получает не только кличку, но и первое серьезное задание, которое выполняет без сучка и задоринки. Быстро завоеванный авторитет среди одесских налетчиков позволил ему приступить к сколачиванию собственной банды из таких же дерзких и отпетых молдаванских головорезов. Первоначально в нее входили всего лишь пять человек, Мишкины друзья детства. Но и это дало возможность Япончику планировать и проводить налеты на лавки и мануфактуры. Волевой, хитрый, наглый, он в самые короткие сроки заставил говорить о себе всю Одессу. Молва приписывала ему удивительные по дерзости и смелости налеты, а также тонкие до комизма аферы.

Покорение города

Япончик и впрямь был фигурой незаурядной. Постепенно весь уголовный мир Одессы признал его своим вождем. Для восхождения на трон Япончику понадобилось всего два года. По сведениям уголовной сыскной полиции, он возглавил всех молдаванских налетчиков и контрабандистов. А это ни много ни мало - несколько тысяч человек. Одноглазый же Мейер Герш стал правой рукой Мишки и консультантом по вопросам тактики объединения всех воровских групп в одну громадную банду. Люди Япончика проникали всюду. Они наводили ужас на одесских скототорговцев, лавочников, купцов средней руки, и те безропотно платили Мишке щедрую дань. Внедрил Япончик своих людей и в полицию - ему не только сообщали "за облаву", но и рекомендовали, каким чинам и сколько "ложить за пазуху". Полиция была на откупе. Такого в Российской империи еще не случалось. Япончику также принадлежит первенство в России по организации преступного синдиката, куда входили банды из других губерний. Он наладил поступление средств в свою казну из различных регионов страны. В "организации" существовало строгое деление на преступные профессии. Были свои наводчики, наемные убийцы, барышники, аферисты и так далее. Работа хорошо оплачивалась. Особенно памятны одесситам и гостям города ошеломительные налеты на рестораны, театры и места скопления коммерческой элиты. Доходило до того, что быть не ограбленным Япончиком становилось просто неприличным. Для коммерсанта это означало нечто вроде понижения статуса.
Король Молдованки - Мишка Япончик

Популярность Япончика в Одессе была столь велика, что про него еще при жизни рассказывали легенды. Коренастый щеголь с раскосыми глазами в ярко-кремовом костюме и желтой соломенной шляпе канотье, с галстуком-бабочкой "кис-кис" и букетиком ландышей в петлице фланировал по Дерибасовской, сопровождаемый двумя телохранителями из числа самых отпетых налетчиков. Городовые почтительно кланялись. Прохожие уступали дорогу. Ежедневно Япончик отправлялся в кафе Фанкони, где имел собственный столик. Расположенное в центре города, в гуще коммерческой жизни, кафе превратили в свою "штаб-квартиру" биржевые игроки и маклеры. Там Япончик чувствовал себя равным среди равных. Он был в курсе всех происходящих сделок. Но власти и денег оказалось недостаточно для полного покорения города. Мишка Япончик вводит "кодекс налетчика", нарушение которого каралось не только отлучением от "дела", но и смертью, хотя "мокрые дела" Япончик не признавал - при виде крови бледнел и запросто мог потерять сознание. По этому "кодексу" врачи, адвокаты, артисты получали привилегию спокойно жить и работать. Ограбление и оскорбление их считалось строжайшим нарушением "закона". Но разве без них мала Одесса? Япончик жаждал признания интеллигенции. Его часто можно было видеть в первых рядах оперного театра с красавицей женой, милой и интеллигентной дамой. На литературных и музыкальных вечерах он тоже чувствовал себя почти своим. Однако большая часть интеллигенции его сторонилась. Тогда он придумал циничный ход в своем стиле. Каждого гастролировавшего в городе известного музыканта или артиста Япончик грабил, и в результате несчастному приходилось обращаться к Мишке с просьбой вернуть вещи. А тот долго цокал языком. Качал головой. Ссылался на "кодекс". И в конечном итоге извинялся за низкий уровень образования своих мальчиков. Затем вел гастролера в свой гардероб и предлагал взять все, что тот сможет унести. Вещи потерпевшего возвращались, и произносился тост за дружбу. В Одессе говорили, что даже Шаляпин, человек достаточно щепетильный в отношении дружбы, смог попасться в умело расставленные Мишкой сети. На Молдаванке Япончик часто закатывал шумные пиршества. На столы выставлялись контрабандная снедь, маслины, жареная и фаршированная рыба, апельсины, овощи и водка, подаваемая ведрами. Столы ломились от дармовой еды. В благодарность Молдаванка прозвала Мишку Япончика Королем. Известен тот факт, что Япончик был в дружеских отношениях с будущим красным комбригом Григорием Котовским. Но в те годы Котовский, известный бессарабский разбойник, с одинаковым усердием носил мундир жандармского офицера и форму бедного армейского капитана, принимал обличья коммерсанта и барина-помещика, был частым гостем игорных притонов и клубов. Когда Котовский оказался в тюрьме и ждал вынесения приговора, именно Япончик разработал план знаменитого побега будущего комбрига. Тот потом отплатит Мишке предательством в самое трудное для бандита время.

Мишка объявляет войну

Однако подлинную силу Япончик обрел во время гражданской войны. Банда его росла. В разгар боевых действий под руководством Япончика оказалось, по разным данным, от двух до десяти тысяч вооруженных головорезов. Они хорошо знали город и на крайний случай имели на окраинах множество "опорных пунктов". Япончик при любой власти оставался могущественным и непобедимым. С 1917 по 1918 год в Одессе сменилось более десятка властей. Каждая устанавливала свой порядок. Изворотливость Мишки Япончика не один раз спасала банду от разгрома. Он очень тонко чувствовал настроение властей и благодаря этому всегда вовремя выводил свой "отряд" из-под удара. Такая маневренность вызывала еще большее желание власти арестовать Япончика и покончить в городе с конкурентами. Но удалось это только деникинскому генералу Шиллингу, командующему Одесским военным округом. Он отправил в кафе Фанкони несколько вооруженных офицеров контрразведки. Они сидели за соседним столом, пили турецкий кофе. Когда телохранители Япончика отлучились, контрразведчики вытащили револьверы, намереваясь ликвидировать Короля. Мишка быстро оценил ситуацию: чтобы не выстрелили в спину, он прислонился к стене и попытался договориться с офицерами. Начали собираться зеваки, чего и добивался Япончик. Белые офицеры не хотели стрельбы в людном месте и решили отвести Мишку в здание контрразведки для получения дальнейших распоряжений. Слух об аресте Япончика распространился по Одессе и достиг Молдаванки. Через тридцать минут к зданию контрразведки сбежались вооруженные налетчики. Они перегородили улицу биндюгами и фаэтонами. Несколько человек подошли к насмерть перепуганным часовым и в вежливой одесской манере попросили срочно выдать живого и здорового Япончика. Генерал долго сопротивлялся. Но страх взял верх. Мишка вышел на порог и так же вежливо раскланялся с окаменевшими часовыми. Япончик попытался примириться с белыми и даже послал письмо военному губернатору Гришину-Алмазову - безрезультатно. Тогда он объявляет войну "золотопогонникам": вступает с ними в перестрелки, развязывает настоящие уличные сражения. Деникинцы, да и другие власти, возмущались наглостью короля одесских налетчиков. Газеты на все лады клеймили Япончика позором. На каждой витрине магазина, во всех полицейских участках, ресторанах, казино и гостиницах красовались его фотографии в профиль и анфас. Но и только. Арестовывать его больше не решались.
Япончик и Большевики

В начале апреля 1919 года в Одессу в очередной раз вошли красные. Представители революционного матросского комитета пришли к Япончику просить организовать порядок в дни концерта, весь сбор от которого шел сиротам погибших за революцию. По городу были расклеены афиши знаменитых артистов с припиской: "Порядок обеспечен. Грабежей в городе не будет до двух часов ночи". А ниже подпись: "Мойсей Винницкий по кличке Мишка Япончик". Одесситы могли без опаски гулять по ночному городу. Люди Япончика патрулировали, обеспечивали порядок. Прошло несколько дней. И, как каждая власть в Одессе, большевики стали устанавливать свой порядок, в котором Япончику с его бандой места не оказалось. Были проведены облавы. Особенно пострадали Слободка и Молдаванка. Активность новой власти Япончик воспринял спокойно. Но когда большевики стали без суда и следствия расстреливать его людей, Мишка пропал на несколько недель из города и, проанализировав ситуацию, к своему большому разочарованию, понял: Россия будет большевистской. Стало быть, чтобы спасти свою многотысячную армию, ему следовало либо одержать верх над большевиками, либо сдаться. Просчитав все до мелочей, Япончик делает неожиданный тактический ход в своем стиле. 31 мая 1919 года в газете "Известия Одесского совета рабочих депутатов" он публикует письмо, где рассказывает, как 12 лет отсидел за революционную деятельность, побывал на фронте, участвовал в разгоне банд контры и даже командовал бронепоездом... На его "легенду" ответа не последовало. Но это Япончика не остановило. В начале июня начальнику Особого отдела ВЧК 3-й Украинской армии Фомину сообщили, что в кабинете его ждет Мишка Япончик. Тот настолько перепугался, что отдал целому отделению команду срочно изъять у Мишки оружие. Каково же было его удивление, когда у Япончика не оказалось ни только пистолета, но даже перочинного ножа. Но еще большее удивление вызвало восторженное отношение к Япончику чекистов, наслышанных о его подвигах. - Я хотел бы, чтобы мои ребята под моим же командованием вступили в ряды Красной Армии, - заявил Япончик. - Оружие у меня есть, деньги - тоже. Требуется только разрешение на формирование отряда. Фомин тут же, при Мишке, связался с командующим армией Николаем Худяковым. После недолгого совещания в Реввоенсовете было решено дать добро на формирование полка. После чего Мишка Япончик немедленно приступил к занятиям военной и политической подготовкой со своим полком, получившим название - "54-й Советский полк". В начале июня 1919 года поползли упорные слухи об активизации петлюровской армии и стотысячной армии генерала Деникина. Михаил Винницкий обращается к командованию 3-й Украинской армии с предложением сформировать отдельный полк из своих ребят и нанести врагу удар неожиданно, на его же территории. Командование армии было удивлено, что какой-то бандит разбирается в тактических схемах лучше, чем военные, но тем не менее решило отправить на борьбу с петлюровцами 54-й Советский полк (2400 человек). Провожала на фронт Мишку, без преувеличения, почти вся Одесса. Темпераментные и падкие на все яркое и необычное одесситы гордились своими бандитами. Многие плакали и махали платочками. 23 июля полк Япончика прибыл в распоряжение штаба 45-й стрелковой дивизии, в Бирзулу (ныне Котовск). Командиром дивизии был И. Э. Якир. Полк вошел в состав 2-й бригады Г. И. Котовского, старого знакомого Япончика. Началась подготовка к предстоящему бою с петлюровцами. Сражение длилось несколько часов. Полк Япончика не только выдержал осаду своих рубежей, но и, к всеобщему удивлению, перешел в атаку. Япончик выполнил задание с минимальными потерями и одержал победу. Петлюровцы отступили. Как это ни странно, победа Япончика многим пришлась не по вкусу. Прежде всего Котовскому, который опасался влияния Япончика на бойцов. Котовский помнил также, что Япончик знает о его дореволюционных делах в бытность Григория Ивановича бессарабским разбойником. Ревновали и другие военачальники. Против Япончика назревал заговор. Якир собрал на секретное совещание всех комбригов, штабистов и политработников дивизии, на котором единогласно приняли решение: полк разоружить, а Япончика ликвидировать. Но виданное ли дело - убийство красного командира без суда и формальностей? Был разработан план ликвидации полка. Япончик ожидал подобного исхода, но рассчитывал на помощь Котовского. Однако тот не только не предупредил Япончика о заговоре, но и выступил против него, опасаясь за свою личную карьеру красного комбрига. 54-й Советский полк получил задание вступить в заведомо неравный бой. Почти весь день люди Япончика отражали атаки петлюровцев. Обещанная помощь так и не пришла. Пошли разговоры о предательстве. Япончик молчал. Он впервые не знал, что ответить своим "подданным". На следующий день Якир успокаивает Япончика, говорит о несогласованных действиях, затем выдает бумаги о том, что полк нуждается в пополнении, а Мишку ждет новое назначение. Но перехитрить Япончика было невозможно. Он знал, что по дороге его арестуют и попытаются уничтожить. Шансов выбраться почти не было. Но Япончик рискнул. Иначе он не был бы Королем.

Конец Короля

Перед отъездом Япончик, чтобы спасти людей, дает указание части полка возвращаться окольными путями в Одессу. Сам же с ста шестнадцатью бойцами отправляется за "пополнением". Ход был гениален своей простотой. На станции Помошная Япончик со с0воими людьми высаживается из поезда и отправляет его дальше пустым. Затем захватывает эшелон и заставляет машинистов следовать в Одессу. Но комиссар 54-го полка Фельдман предает своего командира. 4 августа, на рассвете, в Вознесенске поезд Япончика поджидал отряд кавалеристов. Бойцов Винницкого заперли в вагонах и изолировали от своего командира. Япончика объявили арестованным и потребовали сдать оружие. Теперь спасти его могло только чудо. Из вагона он вышел один. Вежливо попросил повторить команду. Его вторично объявили арестованным, потребовали сдать оружие. Япончик усмехнулся, повернулся спиной к кавалеристам и на глазах ошалевших от такой наглости бойцов дивизиона стал удаляться в сторону лесополосы. Командир дивизиона Урсулов выстрелил. Япончик обернулся. Он знал, что ему не уйти. Достал револьвер, оголил генеральскую шашку и пошел к стрелявшему. Раздались выстрелы. Когда дым рассеялся, Япончик лежал на земле и, смертельно раненный, что-то шептал.

Король умер. Да здравствует Король

А уголовный мир Одессы возглавил медвежатник с мировым именем Казимир Ястржембский, больше известный под кличкой Адмирал Нельсон.

Однако это еще не самое начало. 9го Января 1894го года професором Московского Университета М.Любимовым был продемонстрирован "снаряд для анализа стробоскопических явлений" который в 1894ом году спроэктировал одессит Иосиф Андреевич Тимченко.

А в 1910ые годы М.Гроссман, владелец прокатной конторы на Дерибасовкой 18 фотограф и кинооператор начинает снимать документальные и познавательные фильмы вместе с довольно известными кинематографистами. ПОтом в 1914ом году возникает другое ателье Мизрах, которое сняло актёрами Еврейского Театра фильм "Жизнь и Смерть". Во время первой мировой войны связь с зарубежными партнёрами нарушена и снова в Одессе возникают мелкие кинопредприятия, среди которых и "Мирограф" выпустивший за 1918ый год 10 картин и "Мизрах" выпустивший четыре фильма в 1917-1918ые годы.

"Мирограф" на дачном участке ъ 16 по Малофонтанской Дороге (сейчас Французский Бульвар") был выстроен стеклянный съеможный павильон. Конофабрика К.Борисова тоже обзавелась своим павильоном. Один из крупнейших кинофабрикантов, харьковчанин Д.Харитонов построил свою знадие на участке ъ33 на Французском Бульваре; для съемок фильмов с участием Веры Холодной, работающей в его бригаде. В апреле 1919го года когда в Одессу вошли части Красной Армии, военные операторы сняли хроликальную ленту "Взятие Одессы"

В 1922ом году Украинский Кинокомитет переобразован во Всесоюзное фото-киноуправление (ВУФКУ) в веденье которого перешла Ялтинская Фабрика и три Одесские фабрики. И в 1927ом году Одесская кинофабрика призная одной из лучших в стране.
Одесская киностудия

В предвоенные годы фабрика в 1938ом году реорганизованная в Одесскую студию художественных фильмов выпускает картины о прошлом Украинского Народа. "Назар Стодоля", Кармелюк") О гражданской войне ("Митька Лелюк", "Старая Крепость") о буднях торгового флота ("Танкер" "Дербент" "Дочь Моряка")

В 1941-1944 годы одесские кинематографистыпринимали участие в работе других киностудий, в том числе и ташкенсской. Это было в фильмах "Два Бойца" "Насреднин в Бухаре", "Человек ъ 217" "Я-Черноморец", в новелах для боевых киносборников. На фронте погибли многие работники студии режесёры, операторы, актёры, рабочие, техники, идр. Среди них медсестра Гуля Королёва, которая в прошлом исполняла славную роль в "Партизанской Дочке".Через 2 месяца после осбобождения Одессы кинофабрика стала базой для экспедиций из других стран, а также возобнобила начатое перед войной дублирование на Молдавский Язык. первая художественная лента студии "Молдова-Фильм" "Белая Акация" была полностью снята в Одессе.

Фабрика дублировала также фильмы и на Украинском и на Польском, а также возобновила выпуск документальных учебных и научно-популярных лент.

В 1954ом году Фабрика стала вновь Одесской Киностудией одновременно со съемкой первых картин "Тень у Пирса" "белый пудель" "Шарф Любомой"

На студию приходила талантливая молодёжь ставшая авторами фильмов. "Весна на Заречной Улице" "Жажда" "Повесть о первой Любви" и другие.

Сонька золотая ручка
Не везет мне с этим почти хрестоматийным сюжетом - о Соньке Золотой Ручке. В былые времена его не желали публиковать по идеологическим соображениям. В "перестройку" он, конечно, прошел, однако возмущенные читатели наперебой стали уверять меня и общественность в том, что будто бы лично знали знаменитую аферистку, якобы обитавшую в Одессе буквально в 1960-е и чуть ли не эмигрировавшую на старости лет в Израиль. В начале 1990-х я получил предложение одновременно от двух довольно известных кинорежиссеров о написании сценария видеофильма о Золотой Ручке. Но и тут карта не легла. Криминальная особа в стиле ретро представлялась моим заказчикам этакой романтической героиней, дамским вариантом Робин Гуда, на худой конец - экспроприатора с идеологической подкладкой типа Котовского. Я же видел безусловно талантливую в своем роде, но всего только чрезвычайно прагматичную волевую шарлатанку.

"Золотая Ручка" - старинное уличное прозвище карманника высшей квалификации (см., например, "Одесский вестник", 1876, № 67), каковое в разные годы присваивалось десяткам удачливых мазуриков не только в Одессе, но и в других крупных городах России. Оттого-то и по сей день находятся мемуаристы, гордые знакомством с каким-то из представителей этого обширного клана. Мало того, известны и, скажем так, сознательные мистификаторы - Сонькины двойники. Например, известная аферистка Франциска Целестинова Кацперская (см. "Одесский вестник", 1892, № 54).

Реальная же история нашей "героини" даже за давностью лет прослеживается довольно рельефно. В материалах судебных разбирательств она обычно фигурирует как Софья Блювштейн. Однако мало кто знает, что это всего лишь фамилия одного из многочисленных ее супругов, Мишеля (Мойше) Блювштейна. Фиктивные браки эти нередко заключались лишь для того, чтобы сменить имя, а заодно - "легенду", замести следы. Мишель, кстати говоря, был одним из видных соратников по сформированному Сонькой воровскому сообществу. Как и другой "супруг", Бреннер, он проходил с Золотой Ручкой по общим уголовным делам на процессе 1880 года.

В материалах следствия 1872 года (по приговору суда Сонька тогда была лишена всех гражданских прав) упоминается, что она "варшавская мещанка", "урожденная Соломониак", "26-ти лет". Из чего нетрудно заключить, что подлинная Золотая Ручка родилась в 1846 году. И, следовательно, на рубеже 1960-1970-х это была бы самая заслуженная репатриантка, каковая, пожалуй, угодила бы и в книгу рекордов Гиннесса.

Оставив гипотезы о трудном детстве и обольстителях на совести эмоциональных деятелей киноэкрана, сразу же перейдем к реестру героических достижений нашей "Варшавянки". Первые впечатляющие успехи пришли к ней еще в 1860-х годах на железных дорогах империи, по которым она, как выразился один желчный присяжный поверенный, разъезжала "уже, конечно, не ради одного моциона". Превосходные внешние данные, умение располагать к себе случайных попутчиков, природная смекалка, наглость, граничащая со смелостью, - вот ассортимент качеств, обеспечивший Соньке стремительную карьеру. Очень скоро "воровка на доверие" переместилась в купе для пассажиров из "чистой публики", и вместо убогого содержимого потертых саквояжей разночинцев получила тугие портмоне и сумочки из крокодильей кожи. Так, один лишь задушевный вечерок с неким генералом Фроловым обошелся бравому вояке в 213 тысяч рублей!

Уже к концу 1860-х кражи в поездах сменились гастролями по городам и весям, и Сонька сколотила крепкую дружину аферистов-универсалов, специалистов, так сказать, широкого профиля. Махинаторы наследили в Москве и Петербурге, Саратове и Астрахани, Риге и Петрозаводске, Кишиневе и Харькове, Варшаве и Вене, Лейпциге и Будапеште. Но самым любимым экспроприаторским полем этого концерна была, конечно, популярнейшая Нижегородская ярмарка, привлекавшая огромную массу "жирных фраеров" с солидной наличностью - с одной стороны, и заслуженных "зубы проевших" (т. е. мазуриков) - с другой. Сонькина команда работала слажено и ювелирно, роли были расписаны и заучены назубок. Одни "пасли", другие "замыливали глаз", третьи "раскручивали". Сонька дирижировала, а сама работала по крупному, "плотно с клиентом".

Отработав номер в Нижнем Новгороде, "отряд особого назначения" направлялся в Одессу, где чаще не столько "работал", сколько спускал добычу - благо, индустрия развлечений здесь была отлажена вовсе не плохо (здесь даже была ресторация под вывеской... "ЗОЛОТАЯ РУКА"). В Одессе у Соньки было много "лежбищ" и, главное, активных сотрудников. Таких, как, скажем, небезызвестный Чубчик (Владимир Кочубчик), впоследствии также сосланный на Сахалин и утонувший в ходе побега и переправы на материк. Здесь же, в Южной Пальмире, хранился и "общак" воровского синдиката, кассиром которого состоял одесский мещанин Березин. Отсюда же Сонька имела возможность отправляться как по морю, так и по суше в Европу - "по делу" или развеяться. Известно, например, что в 1872 году она заложила в венском ломбарде различные драгоценности, получила на руки изрядную сумму, которую весьма лихо прокутила.

Первое известие о гастролях Золотой Ручки в Одессе я зафиксировал в местной периодике за 1869 год. Тогда был дерзко ограблен один из лучших ювелирных магазинов - М. Пурица, на Ришельевской. Похищенное оценили в 10 тысяч рублей серебром. Дележ драгоценностей осуществлялся на квартире Блювштейн. Любопытно, что тогда из всех уворованных вещей полиции удалось разыскать лишь дешевые серебряные серьги и около 400 рублей, полученных похитителями от реализации ювелирных изделий.

В дальнейшем Сонька посчитала для себя невыгодным "шуметь" в Одессе, и приезжала сюда главным образом для отдохновения после трудов праведных. Осужденная в 1872-м, Золотая Ручка была вновь арестована опять-таки в благословенной "Столице Юга" 29 августа 1879 года, а затем начался скандальный (с очевидной антисемитской направленностью) процесс 1880-го. В эти же годы Сонька наладила контакты с коллегами из компании так называемых Червонных Валетов. Валеты составляли группу профессиональных мошенников, в которую, между прочим, входили и представители самых аристократических фамилий из "золотой молодежи". Громкие имена открывали не только любые двери, но и кредит доверия. Фальшивые расписки, закладные, купчие, банковские билеты и прочие финансовые документы приносили неслыханные дивиденды.

В конце концов, все эти "пацаны", как и клан Золотой Ручки, были осуждены. Но я хочу обратить внимание читателей на игровой элемент в практике той и другой организации. Знаете, откуда взят популярный эпизод "Веселых ребят", в котором катафалк доставляет актеров на эстраду? Из практики Червонных Валетов! Это они купили роскошный саркофаг на Смоленском рынке у гробовщика Морозова, посадили на погребальные дроги восемь певчих из хора Дюпюи, и с песнями прокатили по городу. В гроб улегся один из главных Валетов, а остальные с погребальными фонарями расположились в сопровождающей карете. Выехали за Тверскую заставу, к знаменитому "Яру", где певчих сменил цыганский хор. Это "безобразие" Валетам припомнили, разбирая все их дела в окружном суде.

Между тем Софья Блювштейн не только попадалась, но и периодически совершала побеги в духе Монте-Кристо и Германа Лопатина. Самый забавный случай - обстоятельства бегства из нижегородской тюрьмы, когда она, словно Миледи, обольстила своего сторожа и бежала вместе с ним! Тюремный надзиратель попался очень скоро. Что до Соньки, то ее задержали лишь полгода спустя аж за Вислой, препроводили в Москву, а оттуда в Петербург с огромным "почетным эскортом". Попытка побега из поезда на "Чудовской станции" на этот раз не удалась.

В северной столице выдающуюся преступницу встречали тысячи любопытных. Толпы сопровождали ее по Знаменской и Шпалерной в дом предварительного заключения. Под арестантским платьем с бубновым тузом на спине "пресса" узрела дорогое шелковое платье и золотые украшения с "камешками". "Сонька еще очень красива, - писали репортеры, - брюнетка, с выразительным лицом; ей лет под тридцать с небольшим". То бишь наша героиня выглядела лет на десять моложе, несмотря на весьма интенсивное прожигание жизни.

Было это в начале 1887 года. Поскольку Золотая Ручка прежде уже неоднократно бежала из Сибири, ее осудили в каторжные работы, и она оказалась на Сахалине, где ее застал и с пристрастием описал А. П. Чехов. История эта известна. Звезда величайшей злодейки померкла навсегда. Но энергичное мифотворчество создало ей двойников в том же 1887-ом. Так, в Одессе объявились сразу две Золотые Ручки, специалистки по облапошиванию владельцев элитарных магазинов и салонов мод - Роза Эппель и Рухля Шейнфельд ("Одесский вестник", 1887, № 129).

Среди сподвижников и последователей нашей "рыбачки" был и "король карманников" Моисей Троцкий, он же Шмуль Моревич-Левин, он же Давид Шамиль, он же Берка Вайсман, он же Морис Швайбер и др. Маршруты его гастролей совпадают с Сонькиными - те же три столицы (включая Варшаву), тот же Нижний Новгород и пр. Разница лишь в том, что побег из тюрьмы ему удалось совершить в самой первопрестольной! В Одессе он тоже несколько раз судился за карманные кражи, причем все время под разными именами. В одной из газетных информаций обнаружилась крайне любопытная деталь, а именно та, что помянутый Король был знаком и дружен не только с Софьей Блювштейн, НО И С ЕЕ СЫНОМ.

Для завершения сюжета мне оставалось разыскать сведения об этом чаде замечательной аферистки. Розыски затянулись. Зато теперь могу поделиться с читателями совершенно свежей эксклюзивной информацией.

Яблочко и в самом деле падает от яблони недалеко. Судя по всему, природа промахнулась, и ей не пришлось отдыхать ни в том, ни в другом случае. Мордох Блювштейн был задержан полицией в числе прочих правонарушителей во время многолюдного праздничного шествия в ознаменование... 93 юбилея Одессы. Подлинное имя стало известно не сразу, поскольку Блювштейн проживал по документам некоего Иосифа Дельфинова, а по уличному звался Бронзовой Рукой. Вскоре выяснились некоторые любопытные подробности, к примеру, то, что он "находился при Золотой Ручке до 16-летнего возраста, а в настоящее время ему лет 25-27". Получается, что Сонька стала матерью примерно в 1861 году, т. е. совсем еще девчонкой, и это обстоятельство, вообще говоря, свидетельствует в пользу романтической версии о соблазнителях, искусителях и прочих растлителях.

"Назван он Бронзовой Рукой товарищами по профессии потому, - пишет современник, - что происходит от Золотой Ручки. Ближайшим помощником его состоял кишиневский мещанин Гершко Мазурчук, проживавший в Одессе по подложному паспорту". Тогда же Блювштейна-младшего этапировали на родину, в Варашву, где за ним много чего числилось. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Знаю, впрочем, что не только дети лейтенанта Шмидта, но и внуки рыбачки Сони до сих пор не перевелись как в нашем городе, так и в его окрестностях.

Хотя "Одесса-мама" - словосочетание определенно женского рода, однако оно... с бородой. Длинной и косматой. И родилось вовсе не в среде "блатных и нищих". "Рiдною матiнкою" солнечный приморский город издавна прозвали благодарные чумаки, маршруты которых проходили еще через предшественник Одессы - Хаджибей. Сохранились достоверные исторические свидетельства о том, что добыча соли в здешних лиманах осуществлялась еще во время оно: об этом свидетельствуют, например, хроники польского дипломата Михаила Литвина (около 1550 года) и турецкого путешественника Эвлии Челеби (около 1666 года).

Администрация юного порта была заинтересована в привлечении не только материальных, но и гуманитарных ресурсов. А потому сквозь пальцы смотрела на обосновывающихся здесь беглых крестьян. Беженцы стекались сюда со всех сторон. Существовала целая индустрия легализации того или иного крепостного: как правило, ему вручались (разумеется, за плату) документы умершего. Из-за подобного беспрерывного цикла функционирования паспортов в те времена объявилась прорва "долгожителей". Помещики командировали в Новороссию своих полномочных представителей, каковые и занимались розыском и атрибуцией беглецов. Кое-кто попадался и водворялся в кутузку. Впрочем, как известно, сам герцог де Ришелье в первые же дни своего появления в Одессе посетил здешний тюремный замок и распустил чуть ли не всех арестантов. Тема "Беглые в Новороссии" нашла свое отражение не только в художественной литературе, но и в народном творчестве:

"А в Одесi добре жити -
Мiшком хлiба не носити,
На панщину не ходити,
Подушного не платити.
Не за плугом, не за ралом -
Називають мене паном!"

Возвращавшиеся из Столицы Юга чумаки и сезонные рабочие умножали чарующие слухи об этом Эдеме. Одесса обретала черты подлинно "Золотого Города". Но в этих россказнях, однако же, было немало правды. Самая низкая поденная плата в годы порто-франко составляла здесь 75 коп. серебром. Квалифицированный работник получал вдвое больше. По словам литератора М. Б. Чистякова, даже подмастерье сговаривался "на готовых харчах, с хозяйской квартирой, по шести с полтиной в неделю, а на своих харчах - по 15 рублей серебром". И это при том, что хорошее мясо стоило несколько копеек фунт, бутылка порядочного бессарабского вина - 10 коп., за столько же можно было купить и битую птицу.

Но вернемся к украинской фольклористике. Приходилось слышать и читать, будто начало собирательству и популяризации народной песни положено сборниками, изданными М. А. Максимовичем (1804 - 1873): "Малороссийские песни" (Москва, 1827), "Украинские народные песни" (Москва, 1834) и "Сборник украинских песен" (Киев, 1849). Нисколько не умаляя заслуг этого выдающегося украинского историка, этнографа, флориста, члена-корреспондента Санкт-Петербургской академии, приведу лишь его собственные на сей счет высказывания в предисловиях к двум первым сборникам. Автор напоминает, что его предшественником был, например, Н. А. Цертелев ("Опыт собрания старинных малороссийских песен", СПБ, 1819), что в подготовке второго сборника принимали участие Н. В. Гоголь, И. И. Срезневский, А. Г. Шпигоцкий, И. В. Крамаренко и другие. Прибавим, что украинские народные сборники-песенники появились уже в последней четверти XVIII столетия: как рукописные, так и печатные (М. Новикова, И. Прача, В. Трутовского, М. Чулкова и др.).

Вслед за сборниками М. А. Максимовича (бывавшего в Одессе и имевшего здесь немало корреспондентов) выходит целый ряд других любопытных изданий с публикациями украинских народных песен. Между прочим, и подборка упоминавшихся чумацких, составленная И. Я. Рудченко в 1874 году. Непосредственно одесским песням впервые посвятил свою работу "Одесса в народной поэзии" известный филолог и краевед А. И. Маркевич, который цитирует и тексты, родившиеся уже непосредственно в городских предместьях. Вот, скажем, фрагмент песни, записанной в Дальнике, относящемся непосредственно к Одесскому градоначальству, первой почтовой станции на трассе Одесса - Тирасполь - Бендеры - Кишинев:

"Ой у городi та Одесi
Новая луна:
Ой там же то дiвчинонька
Дитя народила,
Та не пустила на свiт божий -
В морi втопила..."

Как принято говорить, за что боролись, на то и напоролись. Это были уже совсем иные времена, когда звезда Южной Пальмиры как мирового хлебного экспортера закатилась. Приходившие на заработки уроженцы Подолии, Слобожанщины, Волыни опоздали к разбору подарков судьбы, и пополняли отряды пересыпской, молдаванской, кривобалковской и прочей голытьбы, а дебелые Груши были обречены сделаться "уличными".

Маркевич, в частности, декларирует и тогда уже ставшую общим местом мысль о том, что "вокруг Одессы на сколько-то верст попахивает геенной огненной", что этот город по существу своему - гнездо разврата, и что он напрочь деформировал мораль смиренных и простодушных чумаков и вообще селян:

"Ой iхав я до Адесi
Та мав грошей два чересi,
А з Адесi повертаю -
Нi копiйочки не маю".

(Сразу же поясняю, что ветхозаветные "чересi" (от "чресло") - это кожаные пояса, в которых опасливые вояжеры хранили свои толстые кошельки).

С "почтеннейшим университетским профессором" несколько позднее (1911 г.) полемизирует одесская исследовательница, выпускница Высших женских курсов Д. Г. Атлас. Это что же, резонно возражает она, одна лишь Одесса понуждает к мотовству и разгулу?! И приводит убедительные контраргументы:

"Що в Одесi
За сiм рокiв заробив, -
А в Полтавi зробив славу,
За двi ярмарки пропив".

Вариант этой же песни я обнаружил и в весьма интересной в плане изучения давних одесских диалектов книжке Ф. М. Пискунова "Словниця украiнськоi мови", изданной в Одессе в 1873 году. Только в этом случае деньги заработаны в Одессе и Бендерах, а пропиты "в Киiвi, на Подолi". Та же многострадальная тема "одесского ухарства" звучит в популярной народной песне, помещенной в сборнике А. Конощенко "Украiнськi пiснi з нотами" (Одеса, 1909):

"Ой Одеса моя мила!
Чим ти мене спорядила?
З хазяiна - бурлакою,
П,яницею, гулякою:
Пропив воли, пропив вози,
Пропив ярма, ще й занози.
Зосталась одна мазниця,
Щоб на завтра похмелиться!..
Пропив чумак, прогулявся,
А додому й не добрався!.."

Еще бы! Вольный ветер Одессы мог сыграть с гостем в поддавки. Развлечений тут хватало: от фешенебельных рестораций и салонов утех до замызганных погребков и непритязательных "надомниц". В полицейских хрониках то и дело натыкаешься на пропившегося (обобранного, "раскрученного" шулерами) приезжего из "внутренних губерний", каковому только и остается, что добираться за тридевять земель пешим ходом. Но и такое путешествие в окрестностях Одессы бывало небезопасным. Так, в материалах, собранных П. Чубинским (1874 год) в этнографо-статистических экспедициях Русского географического общества, находим народную песню о разбойных нападениях на чумацкие обозы и торговые караваны как раз "в наших палестинах".
Одесса мама

Настало время перейти к сюжету об "Одессе-маме". Много лет я коллекционировал украинские народные песни, легенды, предания (в том числе - исторические), в которых хоть каким-то боком упоминается Одесса, причерноморские лиманы и в целом топонимы нашего региона. Немало материала дало участие в геологических и археологических экспедициях в южных областях Украины, когда приходилось общаться не только с местными старожилами, но и со знатоками фольклора из числа научных работников с огромным стажем полевых исследований. И теперь на дружеском застолье, случается, затянешь "Цвiте терен", "Туман яром", "З нашого стодолу" и прочее.

Когда-то услышал и старую песню "Ой чумаче, чумаче", в общем не привлекшую моего внимания. В середине 1980-х нашел целых два ее варианта (один - по сборнику И. Манжуры, другой - по гоголевскому) в киевском корпусе "социально-бытовых песен", составленном и изданном Еленой Хмилевской. Никаких упоминаний об Одессе тут нет. Прошло сколько-то времени, и ко мне в руки попал неизвестный прежде сборник украинских народных песен Антона Коципинского, вышедший опять-таки в Киеве, но ровно на сто лет раньше, в 1885 году. И вот тут-то награда, как говорится, нашла героя.

Обнаруженный вариант песни отменно лег в мою обойму. Фабула такова. Отчаявшиеся чумаки обращаются за советом к своему вожаку, не раз водившему их на промысел и повидавшему виды. "Отамане-батьку", сетуют они, что делать: обнищали до полного ку-ку, уже и коней кормить нечем. Тогда умудренный опытом "авторитет" заявляет:

"Косiть, хлопцi, лободу,
Привикайте на бiду;
Косiть, хлопцi, отаву,
Пасiть конi на славу!..
Косiть, хлопцi, митлицю,
Накривайте пшеницю;
Косiть, хлопцi, осоку,
Пасiть конi до смаку!..
Косiть, хлопцi, та овес,
Та поiдем у Адес;
А в Адесах рiдна мать
Не дасть же нам загибать!.."

"Сойдя на берег, я ступил на мостовые Одессы... По виду Одесса точь-в-точь американский город... Мы прошлись немного, упиваясь знакомой картиной – но вот перед нами выросла церковь, пролетка с кучером на козлах, – баста! – иллюзии как не бывало... на кучере надето что-то вроде длинной нижней юбки без обручей... и экипажи тоже выглядят непривычно..." – писал Марк Твен в книге очерков "Простаки за границей".

Конная, Староконная, Новоконная площади, Конный переулок – микротопонимы Одессы. Конная улица некогда вела к Конному рынку. Одна из улиц, заселенная в прошлом ямщиками, называлась Ямской (потом была переименована в Новосельского, затем – в Островидова. Ныне она снова Новосельского). Профессия ее жителей, перевозивших почту, грузы и пассажиров, придала характерные черты примыкавшему к нему району. Вблизи Ямской выросла Кузнечная улица, где жили и работали кузнецы. Тут же находился Каретный переулок, застроенный каретных дел мастерами. Здесь все было связано в единый трудовой узел, обеспечивающий извоз.

"Одесские дрожки запряжены, по большей части, парой, но есть и в одну лошадь – это самые щегольские. Ездят извозчики отлично, и редко случается какое-либо приключение: работы им очень много..." Так отзывался об одесских извозчиках литератор М.Б. Чистяков, посетивший наш город в середине XIX века.

Из дела "Об извозчиках, промышлявших на бирже", узнаем, что в 1824 году в Одессе было 85 дрожечников, 108 бричечников, 271 повозочник и 37 биндюжников. Каждый из владельцев платил за одну единицу гужевого транспорт налог 2 рубля 50 копеек за полугодие.

Круглые сутки бесконечным потоком тянулись обозы. По булыжникам одесских мостовых цокали копыта лошадей и гремели колеса телег. Шумный портовый город не мог жить без гужевого транспорта.
Биндюжник

У ломовиков-биндюжников были самые сильные и самые высокие тяжеловозы. Першероны, битюги спокойно и ровно тянули многопудовые платформы с колесами в рост человека. Обычно это была пара широкогрудых мощных коней с крутыми шеями, огромными копытами и мохнатыми ногами. Количество грузов, перевезенных ими, было огромно. Достаточно сказать, что одесские ломовики справлялись с перевозкой всех грузов, прибывавших в порт и на вокзал. С раннего утра до позднего вечера вертелась бесконечная карусель от вокзала в порт и обратно. Десятки тонн грузов складывались в сотни, тысячи, миллионы.

Самой низшей ступенью был наемный извозчик, который служил в "деле", состоял при извозном депо. Извозные депо были побогаче и победнее. Было, например, "депо", которое поставляло экипажи на свадьбы и похороны (вспомним у Бабеля: "Шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками... Колесница подъехала к кладбищенской синагоге... Кантор вылез из фаэтона и начал панихиду..."

Рангом повыше были "ваньки" – индивидуальный транспорт. Так сказать, такси прежних времен. Опять же у Бабеля: "Они ехали в лаковых экипажах, разодетые, как птицы колибри... Глаза их были выпучены. Одна нога отставлена к подножке, отлакированные их пролетки двигались шагом, в каждом экипаже сидел человек с букетом..."

Были извозчики, занимавшиеся этим делом из поколения в поколение. Они имели постоянных клиентов и стойкую выручку.

Выше всех по имущественному и общественному положению стояли лихачи. Кони этих самых самостоятельных людей среди извозчиков сделали бы честь любому конному заводу. Лихачей было немного. Стоили они дорого. Поскольку это был самый скоростной городской транспорт, то ходила за ними дурная слава: иной раз и убийцу от полиции умчат, и задавят – не остановятся.

Упоминавшиеся ямщики – возницы на ямских лошадях. Еще в XVI веке немецкий путешественник Герберштейн с удивлением и восхищением писал о "ямской гоньбе" в России. Его поражала скорость, с которой доставлялись письма, его приводило в изумление само учреждение почтово-пассажирской связи. В Западной Европе перевозкой почты занимались частные предприниматели, и ни о какой надежности и быстроте доставки не могло быть и речи. От ямской почты идет слово "эстафета" (по-французски "стремя"). Ямщики были освобождены от подати и воинской службы. Они жили в особых ямских слободах, им отводились большие угодья под покосы для прокормки коней (ныне Ямская улица находится в Киевском районе, перпендикулярна ей Эстафетная). Почтовый тракт был разделен на равномерные участки, каждый такой участок обслуживала почтовая станция. Здесь провожали и встречали путешественников, обменивались новостями, получали газеты, разглядывали новинки, привезенные из дальних мест. В общем, вокзал, почта, клуб и модный магазин одновременно...

Конка стала завершением конской диктатуры на транспорте, в ее полном названии уже звучало новое время: "Конная железная дорога". Запряжена конка была парой сильных лошадей. Причем запрягать их к вагону можно было с любого конца. Правил ими кучер, стоящий на площадке. Вагон был технически оснащен: справа сияло колесо тормоза, слева – медный колокол...

Кончилась история конной тяги. Собственно, если кое-где еще цокает подковами "лошадиная сила", то говорить о конях как о транспорте уже давно не приходится. А ведь совсем недавно кони были, как говорили наши знаменитые сатирики, "не роскошью, а средством передвижения".